Доедать не обязательно - Ольга Юрьевна Овчинникова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Что испытает эта девушка, если повязка спадёт с её глаз? Чувствует ли она, что в комнате есть кто-то ещё? Соня только глубже вжимается в кресло, тихо шепчет:
– Ты мой… Это наша с тобой спальня. Наш матрас…
Глава 33
Боль останавливает время.
Девушка стоит на коленях, опершись ладонями на матрас. Ноги призывно раздвинуты. Потревоженные рукой волосы отдельными прядями торчат на затылке.
Мужчина берёт одну из верёвок и на ходу распускает моток: концы мотаются изящными змеями, касаясь его ступней. Он толкает девушку в плечо, – та садится на пятки, – и командует:
– Руки.
Она тут же протягивает их. Выверенными движениями, восьмёркой он накидывает петли ей на запястья, связывает, а конец верёвки пропускает в кольцо на стене, прикрученное на уровне глаз. Притягивает. Вяжет узел. Кольцо Соня замечает только сейчас, – раньше его здесь не было.
Мужчина подбирает с пола флоггер – тот самый, чёрный, с увесистой рукояткой. Привычным движением продевает руку в петлю, шевелит им в воздухе, держа за набалдашник, и от танцующих хвостов в музыку вмешивается зловещий шелест, как если бы по сухой траве рядом проползала гадюка.
Услышав звук, девушка протяжно ноет и гнётся.
В колокольчики вступает проникновенная скрипка, и сразу же грохочут клавишные, с появлением которых мужчина примеряется, и – на секунду Соня зажмуривается – слышится хлопок плети. Девушка вскрикивает и дёргается, – вместе с ней синхронно дёргается и Соня. Скрипка то рыдает – до насыщенных, тягучих басов, – то истерически стонет, взмывая к тонким, прозрачным нотам. Взмах, удар, – ещё и ещё, – воздух дрожит, кольцо стучит о стену, и натянутая верёвка вибрирует мелкой дрожью.
Девушка извивается, откидывает голову и то перебирает коленями, сминая простынь, то прижимается грудью к холодной стене, выставляя округлые ягодицы навстречу плётке. Всё больше Соня проваливается в кресло, сотрясаясь так, будто бьют её, – бьют прямо по оголённым нервам. Больно уже на грани.
Мужчина делает паузу и подносит руку к свежим следам на коже своей рабыни. Это прикосновение так ощутимо – и тепло ладони, и ответный трепет её гибкого тела.
Соня то порывается встать, то бросает отчаянный взгляд на зияющие чёрными квадратами окна, – штор на них так и нет. Внутри происходит борьба: незаметно уйти через дверь – из его и её жизни – или же заорать, опрокинуть свечи, кинуться в омут чернильных окон и выбежать уже навсегда. Вместо этого она продолжает сидеть и смотреть.
Мужчина нагибается, со спины обнимает девушку, – хвосты флоггера щекочут её колени, – и пальцами так сжимает соски, что она округляет рот, протяжно ноет, а затем взвизгивает, и охает, и принимается хохотать. В свете мерцающих свечей его глаза блестят нездоровым огнём. Закусив губу, мужчина поднимается на ноги, и чёрный флоггер со свирепой одержимостью снова вступает в дело.
Взмах, удар, и девушка кидается на стену грудью, задохнувшись от боли. Стиснув зубы, он хватает её за всклокоченные на затылке волосы и сечёт – исступлённо, сочно, – и она озвучивает это рыдающим воем. Его удары становятся жёстче, но они всё так же выверены и точны, – хвосты летают подобно молниям, хлёстко приземляясь на кожу и оставляя следы-полоски. Его мускулы, выпирающие буграми, двигаются, точно поршни.
«Она была так прекрасна в своей слабости, в слезах, в переживании их сокровенной близости и этой телесной – за гранью – боли».
Намахавшись, мужчина отпускает девушку, и она безвольно повисает на верёвке, – тело сотрясается, точно в конвульсиях. Слегка наклонившись, он небрежно бросает флоггер, приближается к ней сзади и опускается на колени.
– Соня… – зовёт Глория – её изображение мерцает, двоится. Она встаёт столбиком, тянется лапой, но только держит, держит её на весу, не решаясь дотронуться. – Сонь… – гладит воздух возле ноги и заглядывает в немигающие глаза. – Сонечка… Ты меня слышишь?
Та не реагирует. Глория прикасается подушечками лапы до её мокрой от слёз щеки, – никакого эффекта. Беспокойно вздохнув, опять исчезает.
В это время мужчина прикусывает девушке шею и, крепко взяв за талию, вплотную прижимается к её трепетному телу своим, обнажённым и блестящим от пота. Та, ощутив его мощь, содрогается и крупно трясётся. Он, вцепившись в неё, трётся, а затем направляет себя снизу рукой и плавно, на всю глубину входит, да так, что девушка захлёбывается в сладком стоне. И выходит, и снова входит, и выходит, и Соня видит это, как в замедленной съёмке, не в силах оторваться от места его проникновения.
«Как мило… „на живую“… а меня целовать брезговал», – звенит в пустой голове прозрачная мысль.
Темп нарастает. Его упругие ягодицы ритмично напрягаются. Девушка синхронно двигается ему навстречу, извиваясь и тонким голосом умоляя:
– Пожаласта, пожаласта.
Он нанизывает её – грубо, сильно, – и та уже плачет так же утробно, как Соня когда-то в этой же самой спальне, на этом самом матрасе, в этой же самой позе. Их танец длится и длится, изысканно убивая единственного зрителя, вдавленного этим зрелищем в мягкое кресло.
Толчки – ещё и ещё, – мужчина двигается, как заведённый.
Животные крики этой самки повествуют о том, как её скользкие складки жадно стискивают его в объятиях. Он ещё ускоряется, и, под шлёпанье тел, полным колоссального удовольствия голосом девушка кричит его имя, и это звучит так кощунственно, что Соня зажимает ладонями уши, – не помогает.
Наконец, девушка судорожно выгибается и, обессиленная, откинув голову, повисает на верёвке: её светлые волосы ровной волной прокатываются по спине. Ещё пара движений, и мужчина с победным воем достигает блаженства тоже.
«Подумать только. Кончил».
Отдышавшись, он отодвигается, попятившись на коленях и неохотно покидая столь сладкий плен. Затем поднимается, отвязывает верёвку, освобождая девушку, и та безвольно скатывается к его ногам. Будто случайно вспомнив про Соню, мужчина поднимает на неё глаза – бархатно-чёрные, пьяные – и отвлекается обратно на девушку, принимаясь сосредоточенно распутывать узлы на её руках, не подозревая, что вечер ещё не кончен.
Соня крепко зажмуривается, погружаясь в иную реальность, в свою личную темноту. Ключ, висящий на шее, раскаляется добела. Внутри неё всё сжимается, мрак внутри багровеет от вскипающей крови. В груди пробуждается гул и глухое рычание, – оно раздаётся из глубины пещеры, – разбуженный Дракон, поломавший тогда паркет, жаждет чуток порезвиться. На его бурой коже играют красные блики, глаза в полудрёме, прикрыты веками, – досматривает хищный сон. На нём нет ни ошейника, ни цепи, и сейчас будет много крови. Соня глядит на пол: выдранные когда-то досочки аккуратно подогнаны. Ишь ты, блядь, мастер, сделал.
«Разбудить? Порвать их обоих к чертям – этого гондона и эту шавку, залитую его спермой?»
Глория стойким привидением проявляется снова – беспокойно топчется, упруго трётся о Соню боками, щекочет хвостом.
Мужчина расслабленно прижимает к себе обмякшую девушку, нежно целует её в плечо. Та забирается поглубже к нему «на ручки» – носом в живот, – и обнимает. Он придерживает её так чутко, словно хрустальную вазу.
И Соня себе разрешает.
Взгляд меняется первым. Веки деформируются, зрачки вытягиваются в иголки, радужка глаз желтеет.
В музыку вступает рокот гонга, придавая происходящему оттенок ритуального жертвоприношения, и в этот звук вливается рычание – глухое, перерастающее в раскатистое, вибрирующее децибелами.
Кожа на теле покрывается пластинками чешуи, полыхает алым, словно раскалённая лава оживающего вулкана. Соня до крови раздирает себе запястья и плечи, – ею овладевает неистовый зуд. Между костлявыми пальцами прорастают плотные перепонки, заостряются когти. Платье, распираемое телом, трещит по швам. Чулки тянутся, сползают – один, второй.
Мужчина укладывает девушку на помятые простыни, заботливо укрывает одеялом и ложится рядом. Он отодвигает пальцами волосы на её шее и нежно трогает губами венку, пульсирующую возле ключицы под тонкой кожей.
«Белые простыни? Неплохо, неплохо!»
Его спина с проступающим на ней позвоночником так уязвима! И белая жопа – тоже.
К музыке примешиваются странные звуки, – из Сониного угла слышится хруст, треск и грохот колёсиков отодвигаемого столика. Мужчина оборачивается.
Вместо
